из книги
Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги
Сборник воспоминаний документов и материалов
C ил., план. Карийск. тюрьмы и карт. расположения тюрем Забайкалья
Москва : изд-во политкаторжан, 1927, стр.110 - 119

Н. Виташевский.

На Каре.

Смерть П. Г. Успенского и побег 8-ми

Глава из воспоминаний автора "На Каре", напечатанных в журнале "Голос Минувшего" за 1914 г., кн. 8. Печатаем ее здесь полностью, без сокращений, сделанных в свое время редакцией журнала. — Ред.
Виташевский Николай Алексеевич (8.9.1857 г. — 21.6.1918 г.) — революционер, народник
Карийская каторга в Википедии
Готовиться к побегу в то время было не только потребностью души, но и признаком хорошего тона. Речь идет о начале 1880-х годов.- Ред.
Я не могу себе представить, чтобы Мышкин хотя на минуту мог отказаться от мысли о побеге. Почти убежден также, что Рогачев, доживи он до выхода на поселение, также непременно бежал бы. Успенский Петр Гаврилович (1847 г. - 27.12.1881 г.)- член «Организации» С. Г. Нечаева, участник убийства И.И.Иванова
Мышкин Ипполит Никитич (22.1(3.2).1848 г. — 26.1(7.2).1885 г.) — революционер, народник
Рогачёв Дмитрий Михайлович (1851 г. — 1884 г.) — революционер, народник
Для Мышкина революционная деятельность была в известном смысле idée fixe. Раз он был поставлен в условия, когда таковою заниматься он лишен был возможности, перед ним встала нравственная обязанность выйти из этого положения. Что он будет делать дальше, т.-е. в чем проявит свою революционную деятельность, для него это было безразлично при решении вопроса — бежать или не бежать. И как ни заедал эту мятущуюся душу рефлекс, но в необходимости действовать «революционно», а, следовательно, и бежать, чтобы получить возможность так действовать, — в этом, говорю я, он ни на минуту не позволял себе сомневаться. Скажу больше: и в разгар революционного действования его мог заедать тот же рефлекс, — но он все-таки действовал, действовал в чаянии, что его сомнения разрешатся, и в сознании, что все равно иначе нельзя. Рогачев был по натуре слишком свободолюбивый человек. Кроме того, он был чрезвычайно приспособлен для совершения таких авантюр, как побег. Он говорил мне, что всего ему приходилось «скрываться» (в разных видах) восемь раз, и только на девятом разе не удалось. Физически сильный и выносливый, ловкий, в высшей степени находчивый, с налетом романтизма (подчас переходившего в мистицизм), который делал для него авантюру почти стихией, и при всем том беззаветно преданный идее революции, — Рогачев не мог не думать и не говорить о побеге, как о чем-то неизбежном, как о чем-то таком, что само собой подразумевается.
Рядом с такими безупречными, чистыми лицами не было недостатка в нашей среде и в лицах иного настроения, иного склада.
Сюда, прежде всего, следует отнести недостаточно революционно настроенных, чтобы революционная деятельность сама по себе представляла собою для них главное условие существования. Наоборот: по большей части в голове таких лиц уже в то время зарождались планы иного, совершенно мирного устройства своей жизни на поселении... Но такие лица все же не упускали случая говорить о своем стремлении «на волю», о своем неодолимом стремлении бежать. Для других побег представлялся попыткою выйти из безысходного положения, в котором они находились: впереди 15, 20, 30 лет пребывания в каторжной тюрьме, а жить хочется, жить надо...
Третьи являли собою тип чистейших авантюристов, без интимного отношения к идее революции (хотя и с грозными революционными выкриками на устах во всякое время дня и ночи).
Понятное дело, что для представителей двух последних групп организация побега заполняла собой все их существование. Понятно также, что вопрос о средствах к достижению цели здесь даже никем и не ставился. Жизнь человеческая, — как и своя собственная, — здесь ни во что не ценилась.
Следует еще заметить, что были лица, не перестававшие искренно мечтать о революционной деятельности, а в связи с этим — и о побеге, для которых, однако, было просто-напросто невыгодным бежать при данной конъюнктуре, — например, потому, что слишком мало осталось времени до выхода на поселение, или бежать из тюрьмы или с дороги им не позволяло здоровье, отсутствие необходимой приспособленности и т. п.
Всю эту скалу настроений можно было наблюдать еще в пути по Сибири на каторжные работы. Весьма естественно, что с водворением на Каре дифференциация в указанном смысле среди заключенных подвигалась все дальше и дальше, углубляя разобщенность между отдельными группами, образуя в некоторых случаях ничем не заполнимую пропасть. Образовались две большие группы, на которые разделились все обитатели Кары: «заинтересованные» и «не заинтересованные» подразумевается—в организации побега ив тюрьмы. Эти термины были ходячими на Каре.
Первая группа была малочисленнее: не заинтересовано в побеге было значительное большинство. Но среди незаинтересованных было немало лиц, готовых итти на все жертвы, чтобы обеспечить успех заинтересованных, не говоря о непосредственном оказании им помощи и содействия. Не всех незаинтересованных беспристрастно судили заинтересованные: в некоторых случаях последние были несправедливы к первым и многих сочувствующих относили к категории своих противников,— по правилу: «кто не за нас, тот против нас». В ответ на это многие из незаинтересованных, естественно, раздражались... Атмосфера была напряженная.
Я сказал, что заинтересованных было, вообще, меньше, чем незаинтересованных. Но среди первых было больше личностей с характером, сильных, настойчивых и — решительных. Оставалось одно: выделиться в особую группу и решать дела самостоятельно. Так оно и случилось. Но это еще более сгустило атмосферу. Дебогорий-Мокриевич Владимир Карпович (12(24).5.1848 г. — 2.11.1926 г.), русский революционер, народник.
Во время пути на Кару был ряд попыток к побегу. Одни из них увенчались успехом (Дебогорий-Мокриевич), другие оканчивались неудачей. В Иркутске была сделана грандиозная попытка, окончившаяся неудачей. Пытались бежать именно самые долгосрочные карийцы: Попко, Березнюк, Яцевич. Неудачную попытку бежать с пути предпринял и Мартыновский. Вообще, конечно, большая часть попыток оканчивалась неудачей. Попко Григорий Анфимович (12.04.1852 г. - 20.05.1885 г.)- народник, землеволец
Естественно, неудачи вели к усиленным исканиям их причин. Естественно также, что здесь публика шла в направлении наименьшего сопротивления. А что может быть проще предположения, что в неудачах повинна злая воля третьего лица... Ведь нет надобности определить, кто это третье лицо, — если угодно, не важно с полною достоверностью определить, кто именно, — можно и по догадке. Но как далеко может завести подобного рода логика, подобного рода поведение... Тищенко, Иван Иванович (Трифонович?) (он же Березнюк, Гавриил Николаевич) - революционер-народник
Если мне не изменяет память, попытка организовать побег была сделана еще во время пребывания карийцев в старой тюрьме, — «на Отряде». По всей вероятности, перевод в новую, специально для карийцев-политиков выстроенную тюрьму расстроил этот план. Яцевич Николай Васильевич (28.04.1861 г. - 1912 г.)- участник харьковских революционных кружков
В новой тюрьме сначала остановились на подкопе. Насколько помню, дорылись до воды или до грунта, не поддающегося выработке. Оставив этот план, решили вести пролом потолка. Работа была очень трудная: выбивались из сил... Наконец, насколько припоминаю, Мышкин (разумеется, примкнувший к готовившимся к побегу тотчас по прибытии на Кару) подал действительно гениальную идею, которая и была впоследствии осуществлена. Мартыновский Сергей Иванович (1859?-1926) - революционер
Но об этом я буду продолжать рассказ несколько ниже... Допустим на время, что неудачи и промедления в осуществлении побега нервировали участников до такой степени, что они пришли к мысли искать причины в злой воле третьего лица. И случилось вот что.
К рождеству готовили спектакль. Репетиции происходили в бане. И вот, когда однажды участвующие в спектакле собрались с шумом, плясом и пением в бане на репетицию, кто-то случайно остановил свой взгляд на узком промежутке между печью и стеной и — обомлел: перед ним висел чей-то труп. Раздались отчаянные крики, в баню сбежалась вся тюрьма: из петли был вынут еще теплый, но уже без признаков жизни труп нечаевца Успенского.
Вся тюрьма заволновалась. Из незаинтересованных нашлась группа лиц, которые были убеждены, что Успенский не сам повесился, а был повешен.
Было наряжено следствие (официальное следствие было закончено очень быстро, и было установлено, что Успенский сам повесился), разросшееся до нескольких «томов». Усилия обвинителей были направлены к тому, чтобы доказать, что человек, который прибег к самоубийству, не мог бы оказаться в таком положении, в каком труп Успенского был снят с петли; что у Успенского не было никаких поводов кончать жизнь самоубийством; наконец, что поведение «заинтересованных» после обнаружения трупа Успенского доказывало, что они знали наперед, что труп будет найден.
С другой стороны, было известно лишь, что Успенский, в бытность свою в вольной команде, охотно проводил время в обществе низшей карийской администрации, при чем нередко играл и в карты. Вообще, Успенский рисовался далеко не в привлекательном свете. Между прочим, рассказывали, что когда он, выиграв солидный куш с какого-то чина, потребовал уплаты, то тот пригрозил ему отправкой в тюрьму, — и Успенский, будто бы, это снес спокойно.
Заинтересованные (главным образом, «Синедрион» и те, кто с ним) проявляли большую выдержку. Они предоставляли противникам вести следствие, как им угодно, сами же держали себя, как посторонние делу люди. Один из видных централистов на мой вопрос ответил мне, что «Синедрион» в разговорах никогда не признает открыто факта, что Успенский был подвергнут смертной казни, но ни при каких обстоятельствах и не отрицает категорически этого факта, но во всяком случае почти невозможно сомневаться в том, что факт действительно имел место. Замечу, что в революционной иерархии этот централист стоял так высоко, что умышленно скрывать от него подобного рода факт у самого «Синедриона» не могло быть причин. Камеры Карийской политической тюрьмы получили у заключенных названия "Харчевка", "Дворянка", "Закутка", "Синедрион" и "Волость".
Исполнителями синедрионовского приговора в один голос называли Юрковского («Сашку-инженера») и Баламеза (Андрея). Помимо фактических данных (которые испарились из моей памяти) в пользу такого предположения говорила и репутация, которой пользовались эти два лица. Юрковский всегда бравировал своею готовностью на «всякое» дело, раз оно было связано с интересами революции (напомним, что он был главным деятелем в организации и совершении подкопа под казначейство в Херсоне). Что касается Баламеза, то еще задолго до подачи им прошения о помиловании все считали его человеком без твердых и устойчивых начал, (что он и доказал, действительно, впоследствии своим отступничеством). Кроме того, за ним были политические грешки по части излишней откровенности при даче жандармам показаний, и, думали многие, его нетрудно было заставить сделать что угодно во искупление этих грехов и обещанием держать в своей среде. А в последнем он, как долгосрочный, очень нуждался: тогда еще и мысли не являлось ни у кого о возможности купить себе благополучие путем подачи прошения о помиловании. Единственным средством к тому рисовался побег из тюрьмы (что могло быть осуществлено только общими усилиями). Да и вообще, хотя бы и грозило очень долгое пребывание в тюрьме, то, ведь, и тогда важно было сохранить «добрые» отношения с сильными мира карийского... Юрковский, Фёдор Николаевич (1851 г. - 1896 г.)- революционер, террорист, известный также как "Сашка-инженер"
Баламез Андрей Михайлович (род.1860 г.)- участник одесской террористической группы
Была еще одна версия, уже явно абсурдная. Игната Иванова (без всяких, кажется, оснований) считали родственником того Иванова, который был убит при посредстве Успенского в гроте по приговору нечаевцев. А так как, мол, И. Иванову было известно, что его убитый родственник на самом деле не заслужил своей участи, то казнь Успенского наш И. Иванов с охотою взял на себя. Иванов, Игнатий Кириллович (1859 г. - 21.02.1886 г.) - революционер, террорист
Повторяю: версия эта уж совершенно нелепа. Но я умышленно привожу ее здесь, чтобы показать, как сгустилась атмосфера в тюрьме к тому времени.
Как и всякий кариец, конечно, я всю жизнь ношусь с вопросом, в самом ли деле Успенский был повешен, и если — да, то были ли основания для этого (понятно, по существу меня мало занимает вопрос, кто был исполнителем приговора). Должен сказать, однако, что за все время, протекшее со времени печального события, я все-таки не слышал подтверждения тому, что Успенский виновен в доносительстве. Проезжая с товарищами два с лишним года спустя после смерти Успенского через Нерчинск, я виделся там с Чарушиным и Кузнецовым. Они нас расспрашивали об этом деле. И когда мы, в сущности, абсолютно ничего не могли оказать в пользу виновности Успенского, то они с своей стороны заявили, что, хорошо зная последнего, не допускают и мысли об этом. С другой стороны, даже от изменившихся до неузнаваемости членов когда-то грозного «Синедриона» до сих пор ничего не исходило о деле — ни в частных беседах, ни в литературе. В свое время на Каре, и долго спустя, я относился к делу довольно равнодушно. Я понимал, что если даже и повешен Успенский, то у моральных и физических виновников этого акта было достаточно оснований, чтобы не оглашать подробностей дела. Теперь прошло уже достаточно времени, чтобы указанная причина молчания потеряла свое значение. Но с тем большею настойчивостью встает теперь передо мной вопрос: что за драма произошла на Каре перед рождеством 1882 года? Чарушин Николай Аполлонович (23.12.1851(4.1.1852) — 6.3.1937 г.) - русский революционер-народник Кузнецов Алексей Кириллович (13.02.1845 г. — 12.11.1928 г.) — революционер-нечаевец, позже эсер, краевед, фотограф.
Трагедия с Успенским только теперь всплывает на свет божий. Возможно, что у кого-нибудь имеются материалы, которые способны пролить надлежащий свет на это темное дело.. Было бы желательно, чтобы появление моих записок вызвало опубликование этих материалов.
Итак, страсти, повидимому, разгорелись еще в то время, когда так или иначе решалась судьба Успенского. Но, естественно, страсти поистине клокотали после совершившегося факта, во время производства в тюрьме следствия. Результаты следствия рассматривались на сходках. И об одной из этих сходок мне приходилось слышать нечто ужасное. Надо знать, что на случай побега в тюрьме было немало оружия: больших кинжалов, топориков и даже револьверов. И, говорили мне, на одну из сходок обе стороны явились вооруженными, что называется, с головы до ног. Народ бурлил, стороны приняли вызывающий по отношению друг к другу тон. И достаточно было бы ничтожнейшего эксцесса со стороны кого-нибудь из участников сходки, чтобы оружие было пущено в ход. Тогда произошло бы кровопролитное столкновение, и можно лишь с ужасом думать о последствиях его. Нужно тут же отметить, что нашлось немало лиц, которые, не находя в себе сил активно выступать, решили уйти от ужасов тогдашней внутренней жизни в тюрьме. 3—4 человека переселились в одиночки, а человек 20 ушли в другую тюрьму, на Усть-Кару.
Наша партия («централистов») прибыла на Кару, впрочем, в то время, когда острый период разнузданности страстей уже прошел. Были слухи, что синедрионовцы, будто бы, ждали прибытия централистов, в уверенности, что те их поддержат, но ошиблись, мол в расчете. Я не думаю этого. Синедрионовцы были, во всяком случае, народ умный и прекрасно понимали, что централисты, тертые калачи, не кинутся, очертя голову, в омут страстей. Во всяком случае, упомянутый выше факт, что одному из виднейших централистов «Синедрион» не счел нужным сделать категорическое раз'яснеше по делу Успенского, говорил за то, что «Синедрион» не считал нужным прибегать к поддержке централистов.
Но я все-таки полагаю, что появление наше на Каре внесло некоторую долю своего влияния на общее успокоение. Но такой результат был нами достигнут отрицательною стороною нашего поведения: не становясь резко ни на ту, ни «а другую сторону, мы тем самым как бы указали на необходимость взаимных уступок в сторону обоюдной терпимости.
Это не исключает, впрочем, того, что и при нас далеко не все было спокойно на Каре. В моей памяти живо встает даже момент, когда С. Диковский вцепился на бурной сходке в огромную шевелюру Родионова... Помню также, что по рукам ходили чьи-то desiderata (пожелания), в которых предлагалось произвести взаимную чистку: путем плебисцита выяснить, кому оставаться в тюрьме, кому — просить перевода в другую тюрьму. Подобного же рода (но с рядом других предложений) desiderata выпустил при нас и Костюрин: это также было вызвано создавшимся несносным положением в тюрьме. Диковский Сергей Дорофеевич (1857 г. - 1909 г.) - революционер-народник Родионов Иван Васильевич (1861 г. — ?) — революционер, народник
Итак, тюрьма раскололась на два лагеря. Но это не исключало того, что готовившиеся к побегу продолжали свое дело. Костюрин Виктор Федорович (1853 г. — 2.06.1919 г.) — революционер, литератор
Я упомянул уже выше о гениальном проекте, пришедшем на смену массе других, которые, оказывалось, невозможно осуществить по тем или другим причинам, — проект, который принадлежал, кажется, Мышкину.
Тут я должен указать на ошибку, которую допускали, кажется, решительно все, кто писал о знаменитом побеге с Кары «восьми». Наши мастерские помещались вне тюремной ограды, а не внутри ее. Это обстоятельство и легло в основу всего плана. Если бы мастерские находились внутри ограды, то не представляло бы особого интереса бегущим прятаться в них до ночи: выбраться в этом случае из мастерских на волю было бы почти то же, что из самой тюрьмы. Это — потому, что как в том, так и другом случае одинаково приходилось бы перелезать через тюремную ограду и, вместе с тем, следовательно, прорывать цепь часовых. План же заключался именно в том, чтобы спрятаться еще днем в мастерских, избежать необходимости проделать и то, и другое.
Мастерские, конечно, на ночь запирались на ключ. Но приготовить предварительно в крыше отверстие, чтобы им воспользоваться ночью для выхода из здания мастерских, не представляло затруднений: в мастерских и без того стоял вечный стук и гром, и в них редко присутствовала стража. Скрыть от начальства наличность отверстия в крыше также было нетрудно: так как на ночь в мастерских «арестантов» не оставалось, то за целостью здания стража не особенно следила. Итак: отверстие в потолке готово, оно не будет преждевременно обнаружено начальством; надо лишь суметь остаться в мастерских после того, как оттуда все товарищи будут переведены обратно в тюрьму, дождаться ночи, ночью потихоньку выбраться через отверстие наружу, и именно в сторону, обращенную к тайге; наконец, под защитой темноты, не производя шума, под прикрытием самого здания мастерских, потихоньку пробраться как можно дальше от тюрьмы, и дело сделано.
Первых бегущих, Мышкина и Хрущева, решили вынести из тюрьмы, спрятав их в кроватях, которые уносились в мастерские якобы для починки. Мышкина несли, помню, Ковалик и Лозянов, как довольно сильные физически люди. Хрущев Николай Егорович, он же Троицкий — (1858 г. - после 1904 г.), рабочий, член "Черного передела".
Когда стемнело, Мышкин и Хрущев столь же благополучно выбрались из мастерских и осторожно пробрались в тайгу. Как известно, они направились во Владивосток, где были через месяц арестованы. Итак, Мышкина и Хрущева мы вынесли в кроватях. В других случаях прибегали к простому запутыванию счета выходящих из тюрьмы в мастерские: выйдет группа за ворота, но тут же кто-нибудь кинется обратно, якобы забыв что-то взять, а на его место просятся наружу еще двое, — и т. д. После этого начинается спор между выходящими и караулом о числе вышедших, и если не согласятся на интересном для нас числе, то предлагают конвою пересчитать, при чем в мастерских двое к этому моменту оказываются уже так спрятанными, что конвою остается признать, что выпущено двумя менее, чем было выпущено на самом деле. Мне самому пришлось один раз (кажется, это был единственный случай, что я выходил в мастерские) участвовать в подобном запутывании конвоя. Ковалик Сергей Филиппович (13(25).10.1846 г. — 26.4.1926 г.) — революционер, народник
Лозянов Павел Тимофеевич (1857 г. — 1903 г.) — революционер, народник
Выпустить из тюрьмы—половина дела: надо было еще скрыть до поры до времени отсутствие в тюрьме бежавших. Для этого воспользовались способом укладки на кроватях манекенов. Манекены клались на кровати по числу вышедших из тюрьмы: сначала два, потом четыре, затем — шесть и, наконец, восемь.
Для приготовления манекенов делались даже деревяшки, долженствовавшие изображать человеческую голову. Помню, одну из таких деревяшек готовили мы с Коваликом: он, в качестве довольно искусного столяра, работал стамеской. Я же, в качестве «художника», давал ему указания, как придать форму носу, подбородку и пр. На эту «голову» были даже наклеены усы и борода. Впрочем, старались разнообразить устройство манекенов. Так, некоторых устраивали таким образом, чтобы они изображали закутавшегося с головою спящего человека, — иногда при этом торчали из-под арестантского халата обутые в сапоги «ноги» спящего. И здесь для достижения полной иллюзии пользовались «натурой»: заставляли кого-нибудь ложиться и по очертаниям его форм строили манекен.
За всем тем, наши произведения были далеки от совершенства. Но дело в том, что слишком беспечны были и наши стражи, не говоря уже о том, что нас считали при поверке, вечерней и утренней, не требуя, чтобы мы были при этом на ногах, — и при этом поверка производилась довольно небрежно. Иначе, конечно, произведения такого художника, как я, и такого столяра, как Ковалик, должны были бы весьма скоро себя выдать. Наше начальство было, очевидно, слишком далеко если не от мысли, что из тюрьмы вообще побег возможен, то от предположения, что мы станем скрывать отсутствие скрывшихся товарищей при помощи манекенов.
Как бы там ни было, но даже в вечер перед ночью, когда был обнаружен побег — другими словами, когда у нас гуляло восемь манекенов, — дело сошло благополучно. Результат нашей работы будет еще поразительнее, если я окажу, что между выходом из тюрьмы первой пары (Мышкина и Хрущева) и обнаружением побега прошло около месяца. Следовательно, в течение целого месяца лица, являвшиеся два раза в день для пересчета тюремной наличности, не обнаруживали, что частью считают не людей, а манекены. И само обнаружение побега произошло не потому, что открыта была в тюрьме наличность манекенов, а вследствие других обстоятельств. Само собою разумеется, что кровати, на которые мы клали манекены, каждый день менялись, а равно и внешний вид последних.
Несмотря на полный успех предприятия, мы не сомневались, что побег в тот или другой момент будет обнаружен. Была на этот случай создана особая организация, которая действовала с самой неослабной бдительностью.
Прежде всего, непрерывно в течение всей ночи у нас топились две-три печи: это для того, чтобы иметь возможность сжечь предметы, служившие нам для устройства манекенов. Кроме того, в бане всю ночь бодрствовал один из товарищей и прислушивался, что делается за оградой (баня находилась как-раз против мастерских, также очень близко от палей, но внутри ограды; при раскрытой форточке в бане было отчетливо слышно все, что делается около мастерских). Но выбежать из бани и явиться к нам для поднятия тревоги находившийся в бане товарищ не мог: как баню, так и нас в корпусе на ночь запирали, и проникнуть на двор мы не могли. В виду этого была установлена световая сигнализация: на окне в бане неугасаемо горела свеча, свет которой легко было наблюдать из коридора нашего корпуса. Тут бессменно находился кто-нибудь из нас, чтобы наблюдать за свечей: было условлено, что когда за палями поднимется тревога, то товарищ, находящийся в бане, свечу погасит.
Помню, как-раз именно я стоял «на часах», когда вдруг свеча на окне в бане погасла. Я проверил себя, пригласил еще кого-то для проверки и поднял тревогу...
Моменталыно дежурные у топившихся печей разворошили пламя, другие в то же время стаскивали сюда предметы, служившие для приготовления манекенов и могшие нас выдать, и стали одежду рвать на куски, а деревянные части рубить топорами. Еще мгновение— пламя пожирало вещественные доказательства нашего соучастия в побеге...
Очень быстро собралось в тюрьме начальство.. На этот раз нас уже поименно поверяли, и тут было обнаружено, кто именно бежал.
К утру были пойманы Минаков и Крыжановский. Вслед за тем были переловлены и еще две пары; Мышкин и Хрущев задержаны были значительно позднее. Минаков Егор Иванович (10(22).04.1854 г. — 21.09(3.10).1884 г.) — революционер, народник
Не забуду момента, когда долго, очень долго спустя были доставлены обратно в тюрьму Мышкин и Хрущев. Последний казался очень сконфуженным... Крыжановский, Никанор Федорович (1859 г.-1891 г.) — революционер, народник
Приведу здесь кстати выдержку из сообщения сына бывшего нашего смотрителя Тараторина (напечатано в «Нови»):
«Нынче летом мне пришлось работать в качестве депутата от забайкальского казачьего войска при размежевании казачьих земель по р. Аргуни. Казаки этого района все отбывали свою повинность на Каре, в пеших батальонах. От одного из этих казаков, Николая Ворсина, я услышал подробности поимки двух бежавших.
«Всем нам, казакам, — рассказывал Ворсин, — было обещано по 200 рублей за поимку бежавших. Я только первый год отбывал службу. Дома осталась молодая жена. Хотелось больно ее повидать. Вот я и об'явил командиру о своем желании итти на поимку.. Командир тогда у нас Руденко был. Сказал об этом товарищам. Они тоже рады были домой на побывку. А поимка у нас так, для отвода глаз как бы была. Руденко позволил. Пришли мы в Усть-Кару. Для отвода глаз же, как бы и впрямь на поиски пошли, мы стали спрашивать, не потерялась ли у кого лодка. Действительно, кто-то угнал с берега лодку ночь тому назад. Ну, вестимо, вверх на лодке не уплывешь. Пошли мы берегом Шилки вниз. Да нам и домой тем же путем надо было итти. Смотрим, около Куларок (в 15 верстах от Усть-Кары) на другом берегу стоит лодка. Мы — к ней. Видим: лодка не привязана, а около лодки следы сапог в илу. — «Ну, это, стало быть, они,».— Потому мы все ходим здесь в олочах. Пошли мы этак по следам. Прошли с версту. Видим: газетная бумага разбросана. Мы, казаки, бумагу не бросаем никто, так как сами покупаем ее на цыгарки. — «Они». Нам бы итти да итти за ними и 200 рублей заработали бы. Но уж больно к бабам домой захотелось. Мы свернули со следов, да через хребет домой и пришли. Рассказали своим. Пока с бабами прохлаждались, станичники наши бросились на поиски. Лес знаем, как свои пальцы, все тропинки наперечет. Ведь, перехватили-таки их около Какталги (верстах в 60-ти не доходя до китайской границы). Смеху-то сколько было у нас, как это их ловко. Идут, — рассказывают, — политические. Двое их. Ну, знамо, от казаков отличны. — «Куда вы?» —спрашивают наши.—«Да вот, на ключ (около Какталги есть, действительно, минеральные содистые воды, которые на местном наречии называются вообще «ключ»). Заблудились, должно быть». — Смекнули наши, кто им попался... — «Нет ли у вас, братцы, поесть что-нибудь?»— спрашивают. Наши предложили им почаевать (сибирское выражение: пить чай). Сварганили чай и стали пить. Те оружие —- револьверы у них были — в сторону положили. Ну, наши видят, что они, как волки, накинулись на хлеб и чай, стали у них оружие рассматривать, как-будто, а потом, когда взяли его в руки, тогда и крикнули: «Ну, теперь сдавайтесь. Мы знаем, кто вы, и начальству должны вас представить». Они ажно побелели, трясутся все, просят их отпустить и деньги сулят. Ну, а наши завернули им руки за лопатки да в станицу и представили. Через месяц нашим и награду выслали. А политических под конвоем на Кару препроводили. Вслед за ними и мы направились».
Для смотрителя нашей тюрьмы, добродушного Тараторина это событие имело роковые последствия. Он, по сообщению его сына тут же сошел с ума и был посажен под строгим караулом в больницу. А когда немного оправился, то был отправлен в Нерчинск в тюрьму, где и просидел под следствием целый год. Суд его оправдал, после чего ему дали место смотрителя детского приюта на Каре. Потрясенный всеми этими событиями, он умер через два года.