Российская комедия ошибок

Джордж Кеннан

A Russian comedy of errors, with other stories and sketches of Russian life
by Kennan, George, 1845-1924
Published 1915
https://archive.org/details/russiancomedyofe00kenn
Переведено мною в 2014 г.

Молодой российский еврей Лев Кайранский попал в беду. В июне 1879 года подпольная редакция революционной газеты «Свободное слово» была накрыта петербургской полицией, но ему повезло: по счастливой случайности он отсутствовал и потому избежал ареста. После двух недель зыбкого существования на квартирах друзей, когда почти ежедневно приходилось менять место ночлега, он, наконец, решился искать убежища заграницей. Однако выбраться из России подчас бывает труднее, чем пробраться туда. Никто не может покинуть Империю без предъявления паспорта, не получив письменного разрешения властей, и Кайранский даже не пытался, поскольку жил по фальшивому паспорту под чужим именем. Не было смысла идти с поддельными документами в министерство иностранных дел — лучше уж сразу сдаться в полицию. В этих критических обстоятельствах он вспомнил о своем друге, Исааке Гордо́не, тоже еврее, служащем некоего петербургского банка. Они с Исааком были примерно одного возраста, да и лица их принадлежали одному и тому же национальному типу. Исаак вовсе не был связан с революционным движением, и его «политическая благонадежность» не вызывала подозрений. Он не был «опасным» человеком ни в каком смысле этого слова.

«Если бы он согласился одолжить мне паспорт на несколько дней, - думал Кайранский, - я смог бы выехать без малейших затруднений. У него хорошая репутация, и ему, в самом деле, могло бы понадобиться съездить в Германию по делам банка».

Кайранский решил сразу воспользоваться этой удачной идеей, и в тот же вечер направил стопы к жилищу Исаака Гордо́на, располагавшемуся в доходном доме на Вознесенском проспекте. Он застал своего друга сидящим с сигаретой перед открытым окном, через которое доносились слабые звуки оркестра из сада на Фонтанке.

— О! Вот это сюрприз! — радушно воскликнул Гордо́н, когда Кайранский вошел в его комнату. — Где это ты пропадал последний месяц? Я было решил, что ты пропал. Я читал в газете о полицейской облаве в вашей редакции и боялся, что они таки засадили тебя в каменный мешок . Бери стул, располагайся, закуривай.

Кайранский побаивался начинать разговор о комбинации с паспортом отчасти из-за того, что Гордо́н не одобрял крайних форм революционной деятельности, а отчасти из опасения подвергнуть его риску серьезных неприятностей. Однако, ободренный сердечным приветствием своего друга, он сказал:

— Нет, я пока что не в каменном мешке, но я наверняка окажусь там, если кто-нибудь не придет мне на помощь. Я не был у тебя последнее время, поскольку я нелегальный и не хочу тебя компрометировать своими посещениями. Может быть, ты считаешь меня знакомым? Ты ошибаешься. Позвольте представиться, Иван Беспаспортный, бывший редактор «Свободного слова», ныне скрывающийся от правосудия.

— Что случилось? — спросил Гордо́н серьезно.

— Пока ничего, — ответил Кайранский, — но кое-что произойдет, как только полиция меня сцапает. Я мотаюсь из дома в дом уже две недели, ночую по очереди по всем конспиративным квартирам, какие знаю. Я уже дошел почти что до предела и потому решил попросить тебя одолжить мне паспорт, чтобы под твоим именем выехать в Германию.

Лицо Гордо́на помрачнело. Положив сигарету, он тихонько закрыл окно, опустил фрамугу над дверью, затем вернулся на свое место, пристально оглядел своего друга и, понизив голос, спросил:

— Ты террорист?

— Нет, — ответил Кайранский, — ей-богу, нет! Я не повинен ни в чем кроме редактирования революционной газеты, но в наше время и это грозит каторгой, если я попадусь.

Гордо́н, казалось, задумался.

— Что же я буду делать без паспорта, если ты заберешь мой? — спросил он.

— Это только на несколько дней, — убеждал Кайранский. - Я верну его тебе назад заказным письмом сразу как приеду в Берлин. Ты вне подозрений, твоя почта не проверяется. Нет и одного шанса, что паспорт понадобится тебе раньше, чем ты его получишь.

Гордон в раздумье закурил снова.

— Что если тебя обнаружит какой-нибудь секретный агент на границе, и тебя арестуют с моим паспортом на руках? Меня же в крепость посадят.

— Это невозможно, - сказал Кайранский. - Меня не знает в лицо даже полиция в Петербурге, не говоря уже об агентах на границе. Твой рост, приметы, глаза, сложение — все примерно как у меня. Хоть мы и не похожи друг на друга, но сходны наши словесные описания. Твой паспорт подходит мне идеально, но если случится непредвиденное, и я буду арестован, я скажу, что украл твой паспорт, когда тебя не было дома.

Гордо́н покачал головой:

— Боюсь, что такой истории не поверят. Никто в наше время не разбрасывает паспорта там, где их могут украсть.

— Но никаких вопросов не будет, — горячо возразил Кайранский, — документы будут в полном порядке. Ты получишь разрешение на выезд, я поеду вместо тебя, вот и все. На границе не будет ни малейшего повода усомниться в моей личности. Я проскочу, не вызывая ни малейших подозрений.

Снова повисло молчание.

— Ну ладно! — сказал наконец Гордо́н. — Конечно, это риск, но ради старой дружбы я готов рискнуть. А тебе стоит остаться у меня на пару дней, пока оформляется паспорт. Ты тут будешь в полной безопасности, а когда придет разрешение, езжай с Богом!»

Спустя три дня Лев Кайранский с паспортом Исаака Гордо́на и разрешением на выезд в кармане сел в ночной берлинский экспресс.

После его отъезда Гордо́н начал все больше переживать по поводу возможных последствий совершенного им непоправимого поступка. Его не испугало бы требование предъявить отсутствующий паспорт, но он боялся, что Кайранского опознает полиция на границе, или она заподозрит что-то и запросит по телеграфу сведения о подлинности и принадлежности документов. Революционное движение уже приняло террористические формы, полиция расследовала любой намек, который в принципе мог привести к обнаружению и разоблачению заговорщиков, а массовые аресты «политически неблагонадежных» происходили почти каждую ночь. Евреи, в частности, были особо подозрительны, поскольку активно участвовали в революционном движении с самого его начала. Уже только из-за своей национальности Кайранский мог быть заподозрен и задержан на границе, поскольку в паспорте было ясно написано, что он еврей.

Чем больше Гордо́н думал на эту тему, тем больше он тревожился. Поразмыслив о том, что стоило бы предпринять, он в конце концов решил изобразить утерю паспорта, будто бы Кайранский, найдя паспорт и объявив об этом, затем передумал и поддался соблазну использовать его, чтобы скрыться от полицейского преследования. Чтобы эта версия нашла свое подтверждение, в день отъезда Кайранского он отправился в редакцию газеты «Голос» и дал следующее объявление:

К несчастью, Гордо́н не помнил точно адреса Кайранского. Ему казалось, что номер дома «62», но уверенности не было. Ошибка, однако, не играла особой роли, поскольку никто никогда не обратится за паспортом, и если вдруг придется использовать объявление в качестве обоснования придуманной истории, можно будет сослаться на ошибку конторщика или на опечатку.

Однако страх — плохой советчик. Когда встревоженный Гордо́н объявил, что найден паспорт, который никогда не был утерян, он совершил серьезную ошибку. Кроме того, когда он поместил квартиру Кайранского в доме №62 по Малой Садовой вместо дома №26, он сделал еще хуже, и это привело к весьма необычным и непредсказуемым последствиям.

Согласно действовавшей тогда в России системе «предварительной цензуры» содержание газет проверялось несколькими инстанциями. Все печатные материалы поступали собственно в цензуру, которая правила, вымарывала и запрещала те статьи, которые представлялись имеющими «вредное направление» или «разжигающими общественные настроения» и тем самым угрожающими безопасности государства. Объявления, в свою очередь, отправляли в полицию, которая осуществляла за ними полный надзор и контроль.

Вечером того дня, когда Кайранский убыл из Петербурга, корректура «Голоса» поступила в полицию, где ее материалы были направлены для проверки нескольким исполнителям. Коммерческая реклама просматривалась бегло, некоторое внимание уделялось книгам и театральным представлениям, а также рубрикам «Требуются», «Потери», «Находки», «Похороны» и объявлениям о лекциях и собраниях. Когда бедно одетый коротко стриженный чиновник, получивший листок с объявлением Гордо́на, подошел с ним к столу своего начальника, тот спросил:

— Ну и что тут?

— Ничего особенного, если не считать одного объявления о находке паспорта. Может быть, с ним все в порядке, но есть одна странность. Последнее время паспорта теряют нечасто.

Начальник взял гранки и взглянул на объявление Гордо́на.

— У них обоих еврейские фамилии, — сказал он. —Разберитесь-ка получше. Евреи никогда не теряют свои паспорта. Пошлите человека на Малую Садовую, 62. Пусть рассмотрит этот паспорт получше и запишет полное имя, номер, дату и место выдачи.

— Слушаюсь! — ответил чиновник.

Полчаса спустя другой чиновник вернулся и доложил:

— Нет такого человека, Ваше превосходительство! Я опросил дворника и полдюжины жильцов. Все они утверждают, что никакой Кайранский никогда не жил там».

Начальник подумал немного и сказал:

— Что-то тут нечисто. Найдите-ка этих Гордо́на и Кайранского, да и арестуйте их обоих завтра в восемь утра.

— Но, вероятно, есть несколько человек с каждой из этих фамилий, - заметил чиновник почтительно, - и мы не знаем, кто именно из них замешан.

— Ну ладно, - нетерпеливо бросил начальник, - арестуйте их всех. Вряд ли их наберется больше дюжины. Мы должны кое-что выяснить у всех этих жидов. Забирайте их всех вместе со всеми, кто будет у них дома, посадите в какую-нибудь большую камеру в Литовском замке, а я потом допрошу их.

— Слушаюсь.

Когда Александр Гордон, торговый представитель фирмы «Топливный патрон» из Индианаполиса, вернулся из поездки по Айове и Миннесоте, он имел все основания быть довольным своей работой. Он занимался демонстрацией и продажей недавно изобретенного устройства для быстрого и безопасного разжигания кухонных плит. Несчастные случаи, происходившие, когда хозяйки плескали керосином из банки на плохо горевшие дрова, натолкнули одного смекалистого жителя Индианы на идею взять асбестовый цилиндр размером примерно вдвое меньше скалки, пропитать его нефтью, поместить у передней заслонки печи и поджечь. Эксперимент показал, что таким образом можно воспламенить самую негорючую древесину, а использование такого устройства сводит к нулю опасность взрыва.

Для производства нового устройства, названного «топливным патроном», создали компанию и разослали по стране коммивояжеров, чтобы его продвигать. Гордон продемонстрировал образцы в Миннесоте и организовал там представительства. Все получалось, как надо. Когда он вернулся в Сент-Пол после недельной поездки по своей территории, то обнаружил ожидавшую его телеграмму из фирмы, предписывающую «срочно явиться в Индианаполис по поводу заграничной командировки». Он сел в ночной чикагский экспресс, и на следующий день в три часа пополудни прибыл в главный офис компании. Директор сердечно приветствовал его и сказал:

— Мы послали Аткинсона вместо вас на северо-запад, а вас хотим отправить в Россию. Там, должно быть, большие перспективы для наших топливных патронов. Климат там холодный, зимы длинные, народ жжет дрова, а нефть из бакинских скважин дешева. Хотим послать вас в Петербург, чтобы организовать там дело. Что вы об этом думаете?

— Это мне подходит, — отозвался Гордон. — Когда я должен ехать?

— Чем скорее, тем лучше, — ответил директор. — Завтра я подготовлю для вас образцы, проспекты и аккредитив. Полагаю, вам нужно съездить в Вашингтон за паспортом и отплыть субботним пароходом.

— Хорошо, я готов.

— Вы должны быть осторожны и осмотрительны, - добавил директор, - В России сейчас политические волнения в самом разгаре, а правительство там деспотическое. Не путайтесь с нигилистами и по возможности держитесь подальше от властей. Говорят, они непредсказуемы.

— Насколько мне известно, — ответил Гордон рассудительно, - русские начальники столь наглы, поскольку все пресмыкаются перед ними. Там все бывшие крепостные, они кротки и покорны, как овечки. Я видел их на прошлой неделе во множестве у нас в Миннесоте. Они называют себя «духоборами», но у них не хватит духа бороться даже с майским жуком! Их можно не брать в расчет. С такими любой будет молодцом. Если русский чиновник как-нибудь услышат прямой американский ответ, он не будет держаться столь нагло.

— Не сомневаюсь, что вы смогли бы дать им достойную отповедь, - сказал директор с иронической улыбкой, - но лучше этого не делать. Держитесь от них подальше — будете целее.

На следующий день Гордон отправился в Вашингтон, получил в Государственном департаменте паспорт, а субботним утром отплыл из Нью-Йорка в Ливерпуль.

Спустя две недели в Финском заливе представитель компании «Топливный патрон» разглядел с палубы парохода линии Вильсона первые приметы Санкт-Петербурга — сверкающий купол и золотой шпиль высотой 400 футов, возносящийся над зелеными лесами в устье Невы. Когда таможенники и жандармы поднялись на борт, он получил первое представление о российских порядках. Паспортный контроль он прошел без проблем, и образцы, которые он засунул в штанины брюк, не были обнаружены, но жандармы отобрали у него больше дюжины частных и деловых писем, три или четыре английских и американских журнала, а также книгу Диксона «Свободная Россия», которую он приобрел в Лондоне. Офицеры объяснили это изъятие тем, что они не успеют тщательно изучить их прямо сейчас, но они учтиво заверили владельца, что он сможет получить все свое имущество, лично явившись за ним в полицию.

Если бы у Гордона не изъяли письма, он счел бы за лучшее не требовать возврата журналов и книги, но среди писем были три от его лучшей подруги, которые он забыл в своем бушлате, когда переодевался в «сухопутную» одежду. Мысль о том, что русские полицейские будут читать, перечитывать и обсуждать эти письма была нестерпима. Уже сама эта мысль бесила его, и когда вместе с переводчиком он отправился из отеля «Англетер» в полицию, то был весьма раздражен. Прием, который ему оказали в полиции, не способствовал восстановлению душевного равновесия. Сперва никто не обращал на него внимания, но когда он подошел к большому столу, над которым висел большой портрет императора (то ли раскрашенная литография, то ли масляная живопись), то сидевший за ним чиновник в мундире, угрюмо взглянул на Гордона и строго сказал:

— Снимите пальто!

Переводчик шепнул Гордону по-английски:

— Я забыл сказать вам, тут есть такой обычай... Тут есть икона (изображение Богоматери с младенцем) и портрет Его Величества, поэтому здесь не полагается находиться в пальто.

Гордон с усилием сдержал себя, снял пальто и перекинул его через сгиб руки.

— Выйдите-ка отсюда со своим пальто, — сухо сказал чиновник. — Здесь не место для верхней одежды.

Переводчик воспроизвел приказание в несколько смягченной редакции и шепнул: «Я возьму ваше пальто,» - но Гордон без слов уловил тон, и ярость заклокотала в нем, как разбуженный вулкан.

Когда переводчик вернулся, пристроив непристойный предмет гардероба в вестибюле, чиновник спросил, слегка смягчившись:

— Что вам угодно?

— Я хочу забрать книги и письма, изъятые вчера на пароходе у меня жандармами,— ответил Гордон, все больше раздражаясь.

— Как вас зовут?

— Александр Гордон.

Чиновник обернулся к служителю и сказал:

— Принесите его вещи.

Служитель вскоре вернулся. Письма были целы, но «Свободная Россия» была искромсана, а из журналов вырвали некоторые статьи и всю рекламу. Когда disjecta membra оказались в его руках, Гордон осмотрел их с напускной холодностью, и, чувствуя потребность уязвить посильнее, обратился к переводчику:

— Скажи ему, что я все понял. Они оторвали обложку журнала из-за рекламы мыла ”Ivory”. По моим наблюдениям, здесь в России мыло является запретным товаром.

Испуганный переводчик не дерзнул передать эти оскорбительные слова по-русски. Их перевел англоговорящий служащий, который цензурировал и принес журналы.

Лицо чиновника потемнело от ярости, и, повернувшись к англоговорящему служащему, он сказал:

— Принесите мне паспорт этого человека и те фрагменты, которые вы вырезали из журналов.

Когда принесли бумаги, чиновник взглянул на них, и, обращаясь к американцу, спросил:

— У вас еврейская фамилия. Вы еврей?

— Разве я похож на еврея? - вспылил Гордон, - Никакой я не еврей! Хотя евреи ничем не хуже других людей, и лучше уж быть евреем, чем русским полицейским.

— У вас в стране полно евреев, - сказал чиновник, - и я уверен, что вы один из них! Я отправлю вас с уголовниками по этапу! Вы знаете, что в ваших журналах напечатано? Поэма «Тираноубийство»!

— Я не знал, - ответил Гордон, - но это вполне возможно. А что в этом такого?

— Это прямое подстрекательство к цареубийству, а хранение такой литературы является в России преступлением. Кроме того, мне показалось, что вы попытались оскорбить офицеров Его Величества при исполнении обязанностей, и я покажу вам, что это не сойдет вам с рук. Отведите его в камеру! — приказал он двум полицейским, стоявшим неподалеку.

До этого момента ярость Гордона только нарастала. Он чувствовал почти необоримое желание устроить взбучку краснорожему чиновнику, посмевшему отправить свободного американского гражданина в кутузку, но он все-таки не совсем потерял голову, и, с трудом подавив свой гнев, он позволил двум полицейским увести себя в камеру предварительного заключения, расположенную в другой части здания. Там он провел остаток дня и всю ночь.

Когда следующим утром Гордон вновь обрел свободу, он вернулся в гостиницу «Англетер», взбодрил себя хорошим завтраком и сигарой, а затем, почувствовав некоторый прилив сил, положил топливный патрон и несколько рекламных листков в карман и пошел знакомиться с русскими торговцами, которых он надеялся заинтересовать своей новинкой. Проходя по Невскому, он, достал платок из кармана и случайно обронил один из листков, который незамеченным упал на панель. Если бы в этом листке был только английский текст, он вряд ли привлек бы чье-то внимание, но, к несчастью, там были изображения топливного патрона в действии, а язык пламени, исходящий из цилиндра, невольно вызывал в российском мозгу образ бомбы. Поскольку бомбы в те дни были любимейшим оружием нигилистов, поднявший проспект мужик счел своим долгом отнести его ближайшему городовому.

Когда чуть позже Гордон вернулся в гостиницу, немец-хозяин шепнул ему в дверях: «В вашем номере полиция».

Вероятно, он ожидал, что постоялец вскочит в дрожки и скроется, но Гордон, сознающий свою невиновность, пробормотал только: «Проклятая полиция!» и мирно поднялся в свою комнату. Но он меньше всего ожидал увидеть то, что обнаружил, отворив дверь. Перед ним стояли четыре полицейских офицера, вооруженных саблями и револьверами. Его чемодан был взломан, а содержимое разбросано по полу в диком беспорядке. Тот топливный патрон, который оставался в брюках, был благоразумно помещен в таз с водой. Раньше, чем он успел сообразить, что все это значит, двое полицейских набросились на него и схватили за запястья, пока двое других вытащили свои револьверы, как будто в ожидании отчаянного сопротивления. Быстро обыскав его, полицейские вытащили второй топливный патрон, который был положен в таз рядом с первым.

— Вы арестованы, — сказал офицер, который, казалось, был главным. — Лучше не сопротивляйтесь.

Но Гордон был так потрясен, что даже и не думал о сопротивлении.

— Отправьте его в Литовский замок, - распорядился полицейский, - посадите в одиночку и смотрите, чтобы он ни с кем не общался.

Через две-три минуты Гордон оказался в закрытом экипаже между двумя полицейскими, а еще через четверть часа был водворен в камеру размером семь на девять футов в Литовском замке, где у него отобрали все его бумаги, деньги, аккредитив и наконец оставили одного. В течение трех последующих дней одиночного заключения у Гордона было достаточно времени, чтобы сопоставить факты, сделать выводы и поразмыслить о превратностях бизнеса в области продвижения топливных патронов.

Между тем, русские власти исследовали бомбы. Эксперт-пиротехник, которому поручили исследование, замочил их в корыте на сорок восемь часов. Только затем он рискнул вскрыть их и с удивлением обнаружил, что там ничего нет, кроме асбеста, и что невозможно не только взорвать их, но даже и поджечь. Начальник полиции тем временем получил перевод рекламного проспекта, а когда к нему пришел еще и отчет эксперта, подтверждающий, что цилиндры безвредны (и всегда были безвредны), он приказал отпустить заключенного.

Когда Гордон вернулся в «Англетер», хозяин радостно приветствовал его.

— Я уверен, что все будет хорошо, — сказал доброжелательный немец. — Русские полицейские тупы. Они вечно делают из мухи слона.

— Я не муха, — ответил Гордон мрачно, — но, пожалуй, с меня довольно этой страны. Ложась спать, не знаешь, что с тобой случится утром. Я намерен вернуться в Лондон завтра.

Но может ли смертный знать волю богов? Пока представитель компании «Топливный патрон» собирал свой чемодан, наборщик газеты «Голос» верстал объявления о потерях и находках, а вскоре после того, как Гордон лег спать, полицейский начальник приказал устроить облаву на евреев.

На следующее утро Гордон встал поздно и позавтракал в номере чаем с булочками. Затем он спустился в читальню, и успел лишь закурить сигару, да развернуть лондонскую «Таймс», как в комнату вошел хозяин гостиницы в сопровождении полицейского и сообщил:

— Вас снова разыскивают.

— В чем дело опять? — взревел разъяренный американец. — Неужели я не могу побыть на воле хотя бы сутки?

— Понятия не имею, — ответил хозяин. - Офицер говорит, что вы должны следовать за ним. Может быть, они хотят спросить еще что-нибудь насчет бомб.

— Проклятые бомбы! - воскликнул Гордон с жаром. — И неудивительно, что люди их используют в этой стране. Если я не вернусь до субботы, отправьте мой чемодан в Лондон через пароходство Вильсона на адрес ”Brown, Shipley & Co.” и телеграфируйте в компанию «Топливный патрон», Индианаполис, США, о том, что меня посадили.

И вновь арестант оказался в Литовском замке. Но на этот раз его не заперли в одиночку, а препроводили в большую квадратную камеру размером в двадцать или тридцать футов. Еще в коридоре он услышал галдеж многочисленных голосов. Через распахнутую дверь пред ним предстало помещение, напоминающее палату сумасшедшего дома. Камера была наполнена мужчинами, очевидно, евреями, которые кричали, жестикулировали, протестовали, вопрошали, доказывали что-то в крайнем возбуждении. Поскольку Гордон не знал ни слова по-русски, он никак не мог понять, зачем эти тараторящие и жестикулирующие евреи устроили митинг в тюрьме, и какое это имеет к нему отношение. Все это казалось каким-то ветхозаветным кошмаром. Наконец, он смог найти среди заключенных человека, говорящего по-английски. Это был казначей еврейского благотворительного общества.

— В чем дело? Что это за люди? - спросил американец.

— Полиция устроила облаву на Гордо́нов и Кайранских, — отвечал взволнованно молодой еврей, — но никто не понимает, зачем. Тут сейчас пять Гордо́нов и шесть Кайранских».

— А вы кто? — спросил Александр с участием.

— Я Гордо́н, — ответил молодой еврей.

— Спаси вас господь, — сказал Александр торжественно, — я тоже Го́рдон, я всего неделю назад приехал из Америки и уже в третий раз в тюрьме. Трудно представить себе, как живется российским Гордонам!

Из дальнейшей беседы Александр узнал, что в камере находятся еще восемь или десять евреев с другими фамилиями, которым посчастливилось быть в гостях у Гордонов и Кайранских во время ареста. Их тоже забрали, и среди них оказались четыре или пять нуждающихся студентов университета, которые просто пришли в квартиру казначея за ежеквартальной стипендией, которую выплачивало им благотворительное общество. Полиция их тоже схватила и заключила под стражу как «соучастников».

Однако мало-помалу волнение стихло, а после обеда полицейский чиновник стал отделять агнцев от козлищ, что он называл «просеиванием». Евреев уводили одного за другим на допрос, и камера постепенно пустела. Когда к концу следующего дня очередь дошла до Александра Гордона, его препроводили в тюремную контору. Там он увидел уже знакомого англоговорящего чиновника, который сказал:

— Его превосходительство просил передать вам, что ваш паспорт и разрешение на выезд уже в гостинице. Он предлагает вам немедленно воспользоваться и тем, и другим.

Гордон в тот же вечер сел в ночной берлинский экспресс, и как только прибыл в Лондон, сразу отправил своему директору такую телеграмму: